В XVI столетии, кроме обслуживавших только своих хозяев крепостных мастеровых, на Великом Посаде (поселении городских ремесленников) уже появились свободные портные, у которых любой мог заказать сшить себе новую одежду, а также починить или переделать старую. Многие портные уже не дожидались клиентов, а сразу шили платье, которое поставляли на рынок. Поскольку в то время одежда отличалась в основном лишь цветом и качеством материи, а так все носили один фасон, а часто — и один размер, лишь подворачивая рукава, то со сбытом готового платья не возникало проблем.

Некоторые исследователи считают, что в древности в Москве у портных, как и у других ремесленников, существовала своя собственная слобода. Она, якобы, находилась в устье Яузы, на возвышенном месте, которое впоследствии называлось Вшивая горка. На самом же деле первоначальное название горки исказилось за столетия. Портных в старину звали швецами, мастерские по пошиву одежды — швальнями, а населенную швецами горку, следовательно, — Швивой. Другие историки подвергают эту гипотезу сомнению, по их мнению, на Яузском холме жили не швецы, а гончары или котельщики. Однако все ученые сходятся в том, что московские портные, если и не образовывали свое компактное поселение, то составляли заметную часть городских ремесленников.

Секреты портновского искусства передавались от мастеров к ученикам. Выучившиеся подмастерья получали в знак мастерства от своего учителя портновские ножницы и аршин — деревянную линейку для снятия мерки. Первого московского портного, имя которого дошло до нашего времени, звали Филипп Дементьев. Он вошел в историю благодаря разбору дела его ученика Кирилла Онуфриева, который был родом из новгородских ремесленников. В 1596 г. Кирилла сманил уйти от учителя один богатый новгородец. Из этого можно сделать вывод, что в конце XVI века к московским портным приезжали ученики даже из Новгорода, где было немало собственных искусных ремесленников, причем уровень подготовки у мастеровых в Москве был таков, что большую ценность представлял даже недоучившийся до конца портняжка.

Портняжная мастерская начала ХХ века

Серьезным испытанием для московских портных стали петровские реформы. Царь-реформатор в одночасье издал указ носить только европейскую одежду. Привозимых же из-за границы камзолов на всех не хватало. Однако когда в руки русских портных попали первые образцы «иноземного» платья, они их тут же распороли и превратили в подобие «выкройки», по которым и стали шить одежду по-европейски. С середины XVIII века в Москве появились уже и настоящие магазины модной европейской одежды. Однако в них в основном торговали только зонтиками, шляпами и перчатками. Знатные москвичи и москвички брезговали приобретать привозимое из-за границы готовое платье. Поэтому даже самые модные костюмы по новейшим парижским образцам заказывали шить непосредственно в Москве, тем более что в Первопрестольной к тому времени имелось большое количество французских ателье.

Самой прославленной и уважаемой портновской фирмой в Москве была «Айе» на Тверской. Эта фирма являлась законодателем московской моды на протяжении всего XIX столетия. «Айе» — всем портным покрой, всем покроям закрой», — говорили в Москве. Рядом, также на Тверской, у отеля «Дрезден» — напротив дома генерал-губернатора — располагалась мастерская «Жорж». Ее владелец был известен как непревзойденный брючник-закройщик. К нему обращались в основном те, у кого были проблемы с обычной одеждой. Брюки от «Жоржа» могли скрыть самые кривые ноги. Недалеко, в Малом Гнездниковском переулке, помещалась фирма «Сиже», знаменитая тем, что для каждого заказчика изготовляла единственное в своем роде платье. Было гарантировано, что даже одна и та же ткань не могла пойти на два костюма от «Сиже». Наиболее же богатым портновским домом в Москве был «Оттэн», работавший не только со «сливками общества», но и с достаточно широким кругом населения.

Надо сказать, что в модных французских ателье в Москве французами, как правило, были только их владельцы. Да и они являлись «московскими французами» — представителями второго, а то и третьего поколения, живущего в России. С другой стороны, среди московских портных было мало коренных москвичей. Подавляющее большинство мастеров аршина, иглы и ножниц составляли выходцы из Московской губернии. В Можайском уезде, например, около 95% взрослого мужского населения было занято в производстве одежды в Москве (из оставшихся еще 4% шили в столице сапоги). Много портных также приезжало из сел Бронницкого и Серпуховского уездов, а также из Белоомута Рязанской губернии и Почетовской волости Тверской губернии.

Все эти села почти сплошь были заселены семьями, в которых портновское дело переходило из поколения в поколение. Многие московские фирмы по поставкам готового платья организовали там собственные фабрики, но тысячи мастеров-пошивочников все равно ежегодно устремлялись в Москву. Срок их пребывания в столице определялся календарем сельских работ у себя в деревнях. Как правило, портные приезжали к Покрову (1 октября по старому стилю), когда уборка урожая завершалась, а в мае уезжали обратно на посевную. «От Покрова до мая — московский гость с иглой», — так называли себя приезжие мастера.

Некоторые из них прибывали в Москву как самостоятельные предприниматели, с собственным портновским хозяйством. Во второй половине XIX века, помимо традиционных ножниц и иглы, у портных появились и новые орудия производства. Прежде всего, это был утюг. «У портного главное — игла, ножницы и утюг, — говорили меж собой швецы. — Без утюжки костюм на фигуре играть не будет. Недоутюженный костюм — сырая вещь, недоделанная. Надо сухую сдавать!» В ту пору употреблялись утюги на углях, похожие на маленькие паровозы. Но больше применяли простые чугунные утюги, которые накаливали на огне. Пока гладили одним утюгом, другой грелся в печи.

Также были уже в ходу и первые модели швейных машинок, которые поставляла в Россию известная фирма «Зингер». Сразу купить такую дорогую вещь рядовому портному было затруднительно, поэтому была распространена продажа в рассрочку. Многие портные задерживались с уплатой очередного взноса, и тогда их разыскивали специальные сотрудники фирмы. «От Зингера беглец» — дразнили меж собой портные таких должников.
Тяжелая ножная швейная машинка, набор утюгов, массивная деревянная колодка — весь этот немалый груз портновский мастер вез с собой на телеге из деревни. Помещение под мастерскую и жилье он снимал обычно на московской окраине, а то и в ближайшей пригородной деревне; работал вместе с «подсобником» из младших членов семьи; жил скромно, «без разгула и безобразия», зарабатывая за сезон 30–40 рублей. Такие портные пользовались большим уважением у небогатых клиентов, потому что делали свое дело недорого, но на совесть. Обычно к ним обращались за починкой одежды. Опытный портной мог не только подправить ветхий сюртук, но даже вывернуть его и перелицевать заново на первый сорт.

Совсем непохожей на чинный уклад таких вот самостоятельных портных была жизнь мастеровых, приезжавших наниматься к хозяину. Из своих инструментов у них часто была одна игла, да и то такая, о которой другие говорили: «Твоей иглой дыры в заборе сверлить или по чужим дворам с ней ходить!» Даже нитки у наемных портных были хозяйские. Нанимались они за сдельную и невысокую оплату, по всей Москве хозяева платили одинаково, и цена работы при найме обычно даже не обсуждалась. Иногда портных кормили хозяйской едой прямо в мастерской, иногда брали на работу «без ежа», то есть без стола, и обедать они ходили в ближайшую харчевню.

Хуже всего было то, что даже в модных ателье сложилась практика кругового спаивания, из-за которой мастеровые автоматически попадали на московское дно. Известный бытописатель жизни Москвы позапрошлого века Евгений Платонович Иванов ярко изобразил первый день молодого портного, устроившегося на работу. Стоило ему отлучиться, как пропадала недошитая им вещь. Другие портные намекали на необходимость «проставиться» для «выкупа». Новичку приходилось для угощения брать вперед деньги у хозяина, который, конечно, был в курсе дела.

После «угощения» следовало «поправиться» и такой коллективный запой мог продолжаться несколько дней. Зато потом хозяин заставлял отрабатывать долг непрерывной работой. Существовало как бы негласное правило, что мастеровой должен быть обязательно пьющим: «Хороший портной неделю пьет, а в час все справит!» Хозяевам было выгоднее держать у себя спившихся работников за мизерную плату и фактически без всяких условий для жизни. Обычно портные проживали в Москве в трущобах на 5-й Тверской-Ямской улице, где у них была собственная «Котяшкина деревня», по Косому, Чухинскому и Козихинскому переулкам, на Бронной улице, в Зарядье, на Сухоревском и Хитровском рынках.

У рынков селились так называемые «раки» — низшая категория портных. «Раками» их называли потому, что они практически не вылезали наружу из своих каморок, где работали часто даже без одежды, скрючившись в три погибели. Главная работа «раков» заключалась в срочной перешивке приносимых ворами краденых вещей для последующей безопасной перепродажи. «Раки» также были заняты изготовлением готового платья самого низшего качества. О такой продукции говорили: «Костюмчик сухаревский с молотка, как надо — на три дня» (горячим молотком «выбивали» грубую ткань, придавая ей на время фасон). На Сухаревке также можно было купить с рук и «клеенки», то есть платье не сшитое, а для скорости лишь сметанное ниткой и склеенное по швам клейстером. Такой костюм буквально распадался после первого же дождя.

По качеству с «сухаревскими» вещами могла поспорить только готовая одежда, поставляемая из Лодзи (тогда этот польский город входил в состав России). Лодзинский материал состоял в основном из бумаги с небольшим добавлением тряпья и оческов шерсти, но внешне имел вид солидной английской ткани. Когда эти костюмы впервые появились в Москве, все бросились их покупать, соблазнившись дешевизной. Однако при сырой погоде этот материал имел свойства съеживаться наполовину — брюки сжимались до колен, рукава — до локтей, а воротник грозил владельцу платья удушением. Платье из Лодзи стало у московских портных предметом постоянных насмешек, в ходу между ними было и ругательство: «Жулье лодзинское ты, а не швец!»

Обычные портные презирали «раков». О подорвавшем свой авторитет некачественно сшитой вещью мастере убийственно отзывались: «Из раков в жоржевские брючники!» Однако жизнь портных даже из признанных мастерских мало отличалась от «рачьего» существования. Мастеровые от «Оттэна» или «Сижу» также ходили в обносках, работали весь день, не разгибаясь, а потом спали там же в пошивочной на катке — деревянном помосте для работы. Периодически то один, то другой портной погружался в беспробудное пьянство и переселялся под каток, где валялись груды тряпок и разных обрезков. На запои своих работников хозяева смотрели сквозь пальцы. При срочном заказе мастера требуемой квалификации попросту извлекали из-под катка и приводили в чувство, выкручивая уши, или иным, столь же болезненным способом. Правда, некстати загулявший мастер мог пропить недошитую вещь, которую потом приходилось выкупать по частям — рукав заложен в одном трактире, воротник — в другом, подкладка — в третьем.

В отличие от «раков», которые фактически попадали в вечное рабство к преступному миру, наемные портные имели собственную гордость. Плохо сшитую вещь предпочитали уничтожить (или потихоньку отнести на Сухаревку), но никогда не показать заказавшему ее клиенту или другому портному. Среди квалифицированных портных существовало четкое разделение труда — жилетник никогда бы не взялся шить брюки, а брючник не мастерил сюртуков. Выше всех прочих ценились мастера по «крупняку», то есть по верхнему платью, хотя брючники с этим не соглашались, говоря: «Брюки, что фрак, брючнику и фрачнику по закрою — одна цена». Однако же среди брючников не появилось таких художников кройки и шитья, какими были в Москве однофамильцы Петровы — «пальтовщик» Василий и «сюртучник» Иван.

Василий Петров мог сшить пальто за ночь — брал заказ в 8 вечера, а приносил готовое — «хоть без примерки надевай» — в 8 утра. При этом в трезвом виде его практически не встречали, а водку он пил «как молотобоец». Иван Петров также за ночь брался за 11–12 рублей сшить фрак на шелковой подкладке. Еще он был известен нехарактерной для портных страстью к рыбной ловле. Как другие уходили в беспробудный запой, Иван Петров просиживал дни и ночи с удочкой на берегу Москвы-реки. Хозяева присылали к нему посыльных, обещая любые деньги за срочную работу, а портной-рыболов только отмахивался: «Всего не перешьешь! У меня второй день такой клев плотвы, что ни до чего — червей и то некогда нарыть».

Вообще, показать при случае характер, было принято у любого уважающего себя портного. При задержке недельного заработка мастеровой мог бросить в лицо хозяину: «В субботу дай вперед, а не так, то прощай — в ученики ищи кого с руки». Часто портные переходили от одного хозяина к другому, хотя и там повторялась обычная история — долгое сидение в ближайшей «чайной» с компанией таких же мастеровых, гулянье под гармошку по «Котяшкиной деревне», а потом работа день и ночь, чтобы выполнить за мизерную оплату срочный заказ. Впрочем, к концу рабочего сезона наемным портным обычно удавалось скопить небольшую сумму денег, чтобы купить нужные вещи и подарки в родную деревню. Разъезжаясь по родным краям, они подшучивали друг над другом: «Ты что, Петр Никитич, из Москвы в деревню брюха не везешь? Али с еды отощал? Переходи к нам от своего хозяйчика нитку тянуть».

Д. Никитин, кандидат исторических наук