Однако постепенно Россия сближалась с Европой, и не последнюю роль в этом сыграли парикмахеры и портные. Петр I заставил верхние слои общества принять европейские обычаи, однако низы еще долго оставались верными старине. Общество разделилось на бритых дворян и бородатое простонародье. Одни продолжали по старинке стричься у цирюльников, другие познакомились со всеми тонкостями тогдашнего "куаферного" (парикмахерского) искусства.

Император Николай I был последним, кто строго регламентировал прически своих подданных. При нем даже усы разрешалось иметь только военным (тем самым хотели привлечь юношей на офицерскую службу). Отрицавшие реформы Петра славянофилы, которые отпустили бороды, имели неприятности с полицией. Борода полагалась крестьянину или купцу, а не дворянину, будь он даже славянофилом. Жесткого Николая I на престоле сменил царь-освободитель Александр II. Эпоха либеральных реформ предоставила свободу и в выборе причесок. Теперь прохожих на улицах шокировали студенты с длинными волосами и коротко стриженные девушки-курсистки.

В Москве начался парикмахерский бум. На это повлиял и приток помещиков, получивших деньги за освобождение крестьян, и приобщение к современной моде московского купечества. В дни больших балов по улице, где находились дома известных куаферов, нельзя было проехать - кареты клиентов стояли в два ряда, для поддержания порядка в очереди приходилось вызывать полицию.

Парикмахеры стали важными фигурами в московском обществе. Очень влиятельным человеком считался, например, Леон Эмбо, владелец парикмахерской в гостинице "Дрезден" на Тверской, напротив генерал-губернаторской резиденции. Эмбо ежедневно приводил в порядок прическу генерал-губернатору В.А. Долгорукову, по ходу дела успевая пересказать и прокомментировать градоначальнику все столичные сплетни.

В 60-е годы XIX века половина перворазрядных парикмахерских в Москве принадлежала французам. Но и русские куаферы сохраняли прочные позиции, прежде всего - среди знати, которая доверяла давно зарекомендовавшим себя парикмахерам, таким как Гивартовский с Моховой или Глазов с Пречистенки. Последний, разбогатев, скупил целый переулок, получивший название Глазовского. Лучшим же московским парикмахером считался Агапов из Газетного переулка. Говорили, что он встал поперек горла французам, отбив всю благородную клиентуру. Девять первоклассных агаповских мастеров успевали ежедневно объезжать 15-20 домов.

Однако русские куаферы все же проиграли в конкурентной борьбе. Они ориентировались на отживающее свой век дворянство. Финансовый кризис во время русско-турецкой войны 1877-1879 гг. подорвал благосостояние многих аристократических фамилий. "Турка нам все дамские произошло убийство императора Александра II в 1881 г. Московское дворянство в знак скорби надолго отказалось от модных причесок. Вынужденный простой во время траура разорил русскую парикмахерскую элиту.

"Барские" прически в траур носили только купчихи. Разбогатевшее купечество предпочитало французских парикмахеров или хотя бы выдававших себя за таковых. Даже почтенный куафер Василий Яковлев, сосед Агапова по Газетному переулку, сменил вывеску на "мастера Базиля", не говоря о простых цирюльниках, которые поспешили отпустить бородки "а-ля Наполеон III" и заговорили вдруг на ломанном русском.

Между собой эти разыгрывающие "французиков" парикмахеры потешались над стремящейся блеснуть "благородством манер" клиентурой: "Если парикмахер французские слова или говорить знает, большая ему цена в хороших купеческих домах. Зовут даже на балы и велят в передней громко разговоры произносить с прислугой, чтобы все слышали. И не о чем, а говори... Можно и приврать - понимающих-то нет!"

К середине 1880-х гг. в Москве уже полностью господствовали французы. И первым среди них был развернувшийся на широкую ногу куафер Теодор. Русским мастерам пришлось переключаться на менее состоятельную публику. На Страстном бульваре открылся большой мужской зал Артемьева, где впервые установили твердую таксу за работу: "Бритье 10 копеек с одеколоном и вежеталем, на чай мастера не берут". Прежде хорошо зарабатывавшие здесь французы вынуждены были отдать "средний класс" в руки русских парикмахеров.

Русских было большинство среди особо выдающихся мастеров, художников куаферного искусства. Настоящие ценители ходили стричься на Большую Никитскую к Ляпунцову и Лягину. Особенно славился мастер Андреев. Бывший крепостной, он пришел в Москву в 1861 г. и девять лет работал в цирюльне на Сретенке, стриг народ с Сухаревского торга. Получив звание подмастерья, поступил по контракту к Агапову, потом открыл собственную парикмахерскую на Петровке. В 1888 и 1900 гг. Иван Андреевич Андреев удостоился высших наград на конкурсах парикмахеров в Париже. Французские коллеги присвоили ему звание действительного профессора куафюры.

Но в целом лицо московской парикмахерской элиты теперь определяли французы. Причиной тому была не только тяга купечества к "парижскому шику". Дело в том, что французские парикмахерские в Москве являлись частью международной модной индустрии. Индивидуально работающему мастеру было крайне сложно следовать за ежегодно меняющейся модой. К тому же прически того времени были крайне сложными - с замысловатыми узлами, специальной завивкой, конструкциями из накладных волос и китового уса. Даже в мужских прическах вошли в моду "апланте" - волосяные накладки.

Парикмахерский сезон начинался в октябре и заканчивался только следующим летом. Все это время куаферные мастера внимательно следили за модными журналами, экстренно приходивших к ним из Парижа. Лучшие парикмахерские Москвы ничем не уступали парижским. В них можно было сделать прическу или пригласить мастера на дом, или же приобрести абонемент на регулярное обслуживание. Здесь же шла торговля парфюмерией. Среди первых лиц Москвы вошло в моду заказывать дорогие парфюмерные наборы у Теодора. При этом имя заказчика громко объявлял специальный швейцар, как на торжественном приеме.

Модные парикмахерские, их называли еще "магазинами", получали лучшее оборудование и принадлежности из-за границы. Восковые головы для демонстрации образцов причесок поставлялись от Пьера Иманса; ножницы, бритвы и машинки - от Палероя; накладные волосы - от Лятуша и Бурсье; пудра, духи, одеколон, помада, кремы - от лучших парижских и лондонских фирм. Теодор заказал для мужского зала своего "магазина" техническую новинку - механические щетки для сушки волос с приводным ремнем от паровой машины. Хотя громоздкий агрегат выдирал порой немало волос, получавшаяся оригинальная прическа входила в моду. Но тут случился крупный скандал - неверно настроенный аппарат чуть не оторвал клиенту голову. От "механизации" отказались до появления электрических сушилок-"феанов" (фенов).

Опытные мастера скептически относились к техническим новшествам: "Модные теперь пошли - никуды мастера. С рук, бывало, зад на стрижке снимали, а они норовят машинкой. Через день-два волос прорастет, и фасону опять нет. Им бы поскорее, учиться нет желания, а все фик-фок на один бок". Мастера в лучших "магазинах" в основном были русскими, хотя и имели французские псевдонимы. Но чтобы добраться до верхних ступеней парикмахерского искусства, нужно было проделать долгий путь.

Первым делом взятого в "магазин" учеником мальчишку три месяца учили хлопать ножницами на пустой болванке. Так тренировали пальцы, недаром про хорошего парикмахера говорили, что у него по двадцать пальцев на руке. Перворазрядный парикмахер-"щелкач" доводил непрерывное щелканье ножницами до жонглерского совершенства. "А без нащёлки, - соглашались парикмахеры между собой, - нет в мастере колеру".

Затем ученик несколько лет усваивал парикмахерскую науку, помогая мастеру: убирался, грел щипцы, подавал шпильки, вшивал волосы в парики. Постепенно ему начинали доверять и самостоятельную, но не очень ответственную работу. Учеников посылали стричь и брить в дешевые бани, дамские прически осваивали на прислуге. Провинившегося злой хозяин мог заставить постричь кошку, что требовало изрядной ловкости.

В конечном счете выучившийся мастер должен был уметь клиенту "двадцать четыре радости совершить", то есть выполнить весь комплекс парикмахерских услуг: вымыть голову, подстричь, побрить, припудрить, надушить, завить щипцами, напомадить волосы, "направить" усы и т. д. При этом мастер должен был работать не только с умением, но и с шиком: не стричь, а "танцевать" вокруг клиента, занимать его приятной беседой, всячески демонстрируя деликатность обхождения.

Москва, наша столица,
Всем-то хороша,
Любая в ней девица
Знает антраша.
Магазинов весьма много,
Что хотите здесь найдем -
У парикмахера-француза
Себе волосы завьем -

пели популярные куплетисты. Однако простой народ пользовался услугами не куаферов, а цирюльников. Обычно кроме цирюлен-парикмахерских они работали в общественных банях. Когда-то цирюльники парили клиентов, но потом от этого дела их оттеснили банщики. Зато цирюльники не только стригли и брили, но и выполняли ряд медицинских процедур: пускали кровь, ставили банки, резали мозоли, лечили от ревматизма.

Были и такие цирюльники, которые, не имея постоянного места, работали на улице, поэтому их называли "холодными". Чаще всего их можно было встретить в Зарядье и у Устьинского моста, а также на Хитровом рынке, где они бродили в поисках клиента. С собой у "холодного" цирюльника всегда был большой ящик, в котором в строгом порядке размещались ножницы нескольких видов, бритвы, склянки с собственноручно приготовленными настоями и притираниями и инструменты устрашающего вида - ланцеты для срезания мозолей, крючки "козьи ножки" для выдирания зубов, заводная машинка "блоха", делающая просечки для кровопускания. На сложную операцию цирюльника приглашали домой, а зуб он мог вырвать прямо на улице. Беднягу, который при этом уж слишком дергался, мастер в сердцах обзывал "козьего копыта лягун".

Желающего побриться цирюльник деловито спрашивал: "С пальцем или огурцом?" В первом случае при бритье щеку оттягивали, засовывая в рот палец, за дополнительную плату для этой же цели предлагался огурец. Конечно, "холодному" цирюльнику в обхождении было далеко до "магазинного" куафера, но и ему были знакомы правила "комильфотного" бритья. Для этого, во избежание раздражения, лицо протирали пудрой, тальком или на худой конец мелом.

Но цирюльник мог и "обрить в щетку", когда бритву умышленно держали как можно более прямо. От этого через несколько часов кожа сильно воспалялась. Таким приемом цирюльники отваживали любивших побриться бесплатно городовых и околоточных. Иногда это имело печальные последствия и для брадобрея, недаром среди них бытовало выражение "меченый мастер" - так называли цирюльника, битого клиентом.

Публика к цирюльнику шла самая разная, одни просили их "округлить" - постричь в кружок, другие требовали изобразить что-то вроде модной прически. Им можно было соорудить "коровий язык" - прическу на пробор с торчащими прядями на висках, которые смачивали для жесткости сиропом или отваром льняного семени. Впрочем, сами цирюльники не стеснялись "поддеть" острым словом привередливых клиентов: "По модной картинке причесываем господ кавалеров: с пробивкой пробора вкось - у кого глаза врозь, прямо - кому желательно быть без изъяна, на валик и поперек - кто умом не прыток, всех красавцами сделаем!"

Зазывающий публику уличный цирюльник скороговоркой затейливо перечислял предлагаемые услуги: "Бреем, стрижем бобриком-ежом, лечим паршивых, из лысых делаем плешивых, кудри завиваем, гофре направляем, локоны начесываем, на пробор причесываем, парик промоем, кровь откроем, фризюр наколем, тайну любви скроем, мозоль подрежем, косу купим и срежем, мушки клеем, стрижем да бреем! Белила, румяна, щеголям награда - из мозгов пахучих помада! Начески, наколки, шьем наклад в три иголки, мушку приставим, ревматизм растираем, бородавки сводим, по домам к почтенным людям ходим. Банки, пиявки, набор грудной степной травки. Зубы рвем - деньги вперед берем! Бритвы востры, ножницы остры! Цирюльники-щелкачи, запляшет, кто пять лет лежит на печи!"

Из простых цирюльников вышло немало настоящих художников куаферного искусства. Были и обратные примеры, когда по тем или иным причинам выдающийся мастер, не удержавшись на парикмахерском Олимпе, возвращался к цирюльному ремеслу. Интересна судьба одного из последних московских цирюльников - Павла Николаевича Артемьева. Как уже упоминалось, он организовал первую большую парикмахерскую для среднего класса. Также он создал первое в Москве "депо пиявок". Цирюльники, которые раньше занимались этим промыслом, завистливо судачили: "Хорошо насосали Павлу Николаевичу пиявки... Под залог домов стал деньги давать".

Артемьев действительно быстро разбогател на пиявках и благодаря налаженной работе своих парикмахерских. Он завел собственные шляпные магазины и даже стал торговать драгоценностями. На тройке лихих рысаков, одетый в русскую поддевку Артемьев мчался по улицам, сверкая бриллиантами на привычных к "нащёлке" пальцах. Потом была революция, и куафер-миллионщик превратился в обычного цирюльника. В 1930-е гг. он еще ходил по московским квартирам, предлагал постричь или поставить банки, но воспринимался уже как экзотическая фигура из далекого прошлого

Д. Никитин, кандидат исторических наук