Что же касается образованности, то не всегда букинисты могли похвастаться ею. Был в то время в Москве книжник, прозванный Асмодеем, который не умел читать, но зато имел хорошую память. Расположившись в трактире, он открывал любую книгу и, как бы читая вслух, декламировал наизусть отрывок из «Юрия Милославского» или Некрасова. Некоторые, привлеченные выразительным чтением, покупали у Асмодея, не глядя, например, «Ветеринарный журнал». Потом, случалось, покупателя спрашивали, хороша ли была книга, на что тот отвечал: «Хороша-то хороша, да только все о конях писано». Но вообще-то книжники считались почти интеллигенцией. О незадачливом книготорговце могли сказать: «Газетой ему идти торговать, а не антикварной книгой. Сама она умная, покупатель на нее умный. Продавец должен быть с деликатностью и умный. А он дурак дураком и еще пьяный».
 В Москве старинные книги продавались в мелких лавочках букинистов, которые тянулись вдоль всей китайгородской стены. На Моховой, около Университета можно было купить в основном серьезные научные книги. Рядом предлагали развлекательную литературу. У решетки Александровского сада — романы для образованной публики, чуть подальше, на Никольской и в Охотном ряду — красочные лубочные издания для простонародья. Случайные, никчемные книги продавались у Устьинского моста. Слишком разборчивому покупателю так и говорили: «Для вас, сударь, книги у Устьинского моста, если их на пакеты не разобрали!»
 Ильинский бульвар был излюбленным местом «ручников» — особо настойчивых продавцов с рук. Эту категорию книжников звали еще «бойцами». На бульваре шла настоящая война между книготорговцами и потенциальными покупателями. Иной раз «бойцы» весь бульвар преследовали «в очередь» выбранную жертву. Торговлей с рук занимались самые опустившиеся книжники, сбывавшие чужой товар. Книги они брали «в кредит» преимущественно у Федора Петровича Теплухина, выбившегося в книговладельцы из скобяников, чем он чрезвычайно гордился. Теплухин доверял книги «ручнику» в зависимости от его репутации. Если «боец» пропивал товар, новый ему выдавался на меньшую сумму, да и то после долгих нотаций о честности и прочих добродетелях.
  Пьянству были подвержены все низшие слои книготорговцев. Если самыми пьяницами-сапожниками считались «холодные сапожники», работающие не в мастерской, а на улице, то и среди книжников были свои «прохладные букинисты», то есть торгующие на уличных развалах в разных местах — просто на земле, у забора или в воротах. Соответственно, и звались они «земляники», «подзаборники» и «воротники». Меж собой они рассуждали: «Магазинный книжник не нам земляникам ровня. Он человек образованный и семнадцать университетов прошел, только в восемнадцатом застрял. Мы же им и продаем по спросу. Наше дело вот какое: на складчину наторгуем, на закуску с вечера бережем и двинули по морозу. Другой раз вот так смерзнешь, нельзя и не пить! И не пьяница, а выпьет». Среди «прохладных букинистов» был обычен такой разговор: «Посмотри за товаром, я за полдиковинкой сбегаю. Мельникова-Печерского сосватал... Под твоего Диккенса не закусим? Не ломайся, а давай!».
 Многие из уличных книготорговцев все же были настоящими букинистами, неплохо разбирались в редких книгах. Не имея образования, они тщательно расспрашивали любителей-библиофилов, а те в свою очередь привечали торговцев, которые могли им достать настоящую редкость. Сведущих книжников приглашали в солидные дома, невзирая на костюм, в котором не пускали даже в коммерческий зал трактира.
 Одним из наиболее известных в Москве уличных книготорговцев в конце XIX века был Назар Иванович Крашенинников. Он был желанным гостем во всех домах, где имелись частные библиотеки. Случалось, ударившись в запой, «прохладные букинисты» оставляли заказчиков и без книг, и без денег. Подобные недоразумения у Крашенинникова постоянно случались с его главным клиентом — богатым собирателем книг Хлудовым. Как-то Хлудов в очередной раз прогнал проштрафившегося книжника, но вскоре ему вновь понадобились его услуги. Гордый купец стал осторожно выспрашивать у знакомых: «Что Назар Иванович в ярмарку что ли уехал?» Под «ярмаркой» подразумевался запой. Хлудова успокоили, что Крашенинников теперь не пьет. «Что ж ко мне не побывает?» — притворно удивлялся Хлудов. Узнав об этом, Крашенинников удовлетворенно заметил: «Сознался, что я ему нужен!» и на следующий день пошел мириться к Хлудову.
 Назар Крашенинников прославился также тем, что дал однажды в газетах объявление об открытии им книжного магазина на Кузнецком мосту. Знающие о ничтожных средствах букиниста удивлялись, как это он сумел обосноваться в таком престижном месте. Граф Толстой, встретив как-то Крашенинникова на Кузнецком мосту, поинтересовался: «Назар! Где же твой магазин?» Книжник тут же показал на ворота ближайшего дома: «А вот, пожалуйста, ваше сиятельство! Единственный в Европе, в мой магазин можно и в карете въехать. Здесь всякие экипажи свободно проезжают и днем, и ночью».
 Самым авторитетным книжником в Москве был Кирилл Николаевич Николаев. За то, что он не скрывал своих знаний, Николаева сильно недолюбливали другие «солидные фирмы». Способ обучения у него, правда, был своеобразный. Когда в его лавку на Сретенке приходил молодой книжник и по незнанию предлагал задешево редкую книгу, Николаев, сделав покупку, спрашивал: «Ты за сколько мне свой товар продал? За три рубля? Деньги получил? Такую еще принеси — я тебе десять заплачу. Не хлопай в другой раз глазами!» О Николаеве, отбиравшем действительно ценные книги, другие букинисты отзывались всегда уважительно: «Дорого покупает, дорого и продаст».
 Афанасий Афанасьевич Астапов держал книжную лавку у Проломных ворот, за что получил прозвище «святой сиделец Проломных ворот преподобный отец Афанасий». В его магазинчике собирались наиболее образованные люди того времени, университетские профессора и известные писатели «по-умному поговорить» с глубоко начитанным Астаповым, выходцем из простых крестьян. Интересным собеседником был и содержатель крохотной лавочки в Козмодемьянском переулке Павел Федорович Яковлев, прозванный «профессорским поставщиком». Он отличался совершенным бескорыстием, и его главными клиентами были малосостоятельные ученые, находившиеся с Яковлевым в теплых дружеских отношениях.
 Главный в Москве книжный торг вначале находился на Смоленской площади. Хозяева расположенных поблизости дворянских особняков охотно посещали рынок для пополнения своих библиотек. С отменой крепостного права и упадком дворянства книготорговля на Смоленской площади утратила свое значение. Букинисты переместились на воскресный рынок на Сухаревской площади. Разбогатевшее купечество, пытаясь подражать аристократии, стало активно собирать домашние библиотеки. Книготорговцы со смехом рассказывали друг другу об одном новоявленном «барине», который массово скупал книги, отбирая их не по содержанию, а по солидности корешка и размеру — не более полутора вершков.
 Знающие букинисты сетовали: «Теперь книга в спросе, чтобы переплет и сохранность в ней — первый сорт. Берут не для чтения, а для показа на полке. Покупатель на готовую коллекцию — это не любитель, не знаток книги, а фантазер, хвастун, или деньги некуда девать! Не умом собирает, а карманом. Каждый дурак в умные хочет пролезть». О таких клиентах на Сухаревке отзывались неодобрительно: «Готовое собранье, библиотеку и дурачок купит, лишь бы денежки шевелились. А ты сумей, собери ее с любовью — по книжечке, когда в брюхе бурчит. К таким и уваженьице... На готовое покупатель у нас «зайцем американским с холодным ухом» зовется. Ему книга для показа, что он умный, с развитием, образованный. Жаль что хорошее их братии продать. Сам сырой и лоб с дырой, а в кармашке насобирал сотняжки. В мозгу для его умной книжки, по-нашему, холодная клепка. Он в руки-то ее с фанаберью берет. Эх, и учили мы таких на товаре! С дурака как за ум не взять! Он же после спасибо скажет».
 Сухаревке не был в диковинку обман в торговле, и «книжники и фарисеи» не отставали тут от прочих. Но были среди книжников и такие, которых даже свои звали «душегубами». Они, например, делали «пачечную липу». Выброшенные букинистами за ненадобностью случайные листы «душегубы» переплетали в приличные обложки, писали на корешках названия солидных книг и связывали бечевой в пачки. Наивные оптовые покупатели только придя домой обнаруживали обман. Требовать обмена книги или возврата денег на Сухаревке было бесполезно: «Что из того, что у меня куплена? Все равно — дрянь! Я разве хлам-то не стараюсь сбыть таким, как ваша милость?» Не всегда, впрочем, сухаревские умельцы добивались успеха. Об одном оптовом покупателе, нашедшем свой способ отбора древних книг, рассказывали: «Он старую книгу покупал по переплету, чтобы червяк его поел. По этому и определял. Мы пробовали букашек туда сажать. Только верно не тех — не ели. Эх, чего старая Сухаревка не помнит!».
 Книготорговцы отличались находчивостью и чувством юмора. Въедливому покупателю отвечали: «Почему же не полное собрание сочинений? Тут лишнего даже много». Можно было услышать и такое заманчивое предложение: «Я вам продам «Трех мушкетеров» Дюма. Не желаете? Могу двух отделить, мне все равно. Хоть одного возьмите!» Другой с веселостью признавался: «Словарик — с испанского на французский. Случайная вещь, заграничного издания! Кому не предложу — все к черту посылают».
 В будни Сухаревку в качестве «книжного нерва» Москвы заменял трактир Абросимова на Малой Лубянке, который букинисты облюбовали под свою биржу и центр деловых встреч. В четыре часа дня у Амбросимова проходил настоящий смотр букинистической Москвы. Здесь сходились не только «ручники» и владельцы «подзаборных» мест и небольших лавок, но и представители крупных фирм. На книжной бирже заключались сделки, проводились совещания, устанавливался общий курс на пользующуюся спросом книгу. Это повышало взаимный авторитет и сулило выгоду от оборота.
 Абросимовский трактир посещали и любители книг. Коллекционеров книжники особо привечали и вовлекали в свои беседы, чтобы «мозгов в башку поднабить». О молодежи книготорговцы судили строго: «Молодой... уваженье в нем пока что к книге, а любви пламенной и нет. Старый любитель зубами книгу с полки срывает! Книгу любить — ум и сердце требуется!». Зато только букинисты и могли по-настоящему оценить отношение любителя-библиофила к книге как к предмету страсти: «В старой антикварной книжке особый вкус, аромат для понимающего, сердце от нее в груди екает. Пыльца в страничках лучше, как запах в букете цветов. Правое слово мое! Раз понюхал и до смерти отравился. Погиб человек! Пальто себе не купит, а книгу не выпустит».
Д. Никитин, кандидат исторических наук