В.А. Гиляровский родился на вологодском Севере — за Кубенским озером. Он считал себя потомком новгородских ушкуйников по отцу и запорожским казаком по материнской линии. Уже в зрелом возрасте писатель, подчеркивая украинские корни, отпустил длинные усы, носил смушковую папаху и казацкий жупан. В этом облике его запечатлел И.Е. Репин среди запорожцев, пишущих письмо турецкому султану, а Н.А. Андреев вылепил в образе Тараса Бульбы для барельефа на памятнике Гоголю.
 Происхождением от новгородской или казацкой вольницы Гиляровский объяснял свою жажду странствий, стремление превратить жизнь в приключенческий роман. Получив хорошее домашнее и гимназическое образование, Гиляровский в юном возрасте уехал из родного дома и долго путешествовал по России, работал в бурлацкой артели, выступал в бродячих цирках и провинциальных театрах, добровольцем пошел на турецкую войну.
 Возможно, тут сказалось веяние времени. В 70-е годы XIX века среди молодежи был популярен призыв революционеров «идти в народ». Гиляровский штудировал «Что делать?», восхищался Рахметовым. Однако в герое Чернышевского его привлекали не столько революционные идеи, сколько система физического совершенствования. Благодаря упражнениям, занятиям тяжелым трудом Гиляровский превратился в настоящего богатыря. Его семья, впрочем, и так отличалась отменным здоровьем. Приехав однажды в отчий дом, Гиляровский, демонстрируя силу, согнул в колесо кочергу, которую престарелый отец писателя тут же разогнул обратно и выбранил сына, что тот чуть не испортил хорошую вещь.
 Гиляровский «шел в народ» не для революционной пропаганды. В странствия его влекла никем и ничем не стесненная, захватывающая и интересная жизнь среди бродячей вольницы. Псевдоним писателя — «Гиляй» — не просто сокращенная фамилия. Так называли на Волге бездомных бродяг, чуть ли не разбойников. Гиляровский был принят за своего бурлаками и прочим разношерстным людом, однако он сам признавался, что почувствовал себя своим, только попав к актерам.
 Переезжавшие с места на место провинциальные актеры внешне иногда мало отличались от бродяг. Гиляровский вспоминает случай, когда театральной труппе повстречались идущие в Сибирь каторжники. Один из них, указывая пальцем, засмеялся: «Гы-гы-гы! Актеры!», но его одернул другой кандальник: «Не срами людей, сам не лучше!». И все же актеры были своеобразной интеллектуальной элитой, для которой не был закрыт путь с социального дна наверх.
 Во время своих странствий Гиляровский раза два недолго бывал в Москве, обосновался же он здесь весной 1881 г. В ту пору Гиляровский уже был актером со стажем, хотя известность в актерской среде ему принесли не столько маленькие роли, сколько приключения бродячей жизни. На время Великого поста театральные постановки прекращались, и актеры съезжались в Первопрестольную для заключения контрактов на следующий сезон. В конце поста в поисках ангажемента в Москву приехал и В.А. Гиляровский.
 В пасхальную заутреню он был в Кремле. Вот вслед за боем часов на Спасской башне загудели колокола с колокольни Ивана Великого, звон подхватили все московские колокольни, раздались пушечные залпы, на кремлевских стенах загорелись бенгальские свечи, взвились вверх разноцветные ракеты. Гиляровский стоял на ступенях Архангельского собора, где в этот час собирались актеры и литераторы. Даже самые именитые из них, кто имел право на вход в Успенский собор, все же предпочитали быть здесь, среди своих.
 Гиляровский стоял в стороне от театральных знаменитостей, хотя со многими из них он уже был знаком, но сознавал, что ему рано занимать место рядом с ними. Но тут подошел друг Гиляровского актер В.Н. Андреев-Бурлак. Позднее Гиляровский размышлял: «Не встреться я с Бурлаком в Кремле на пасхальной заутрене, служил бы я где-нибудь в уездном городишке на провинциальных сценах или в лучшем случае сделался бы сторублевым актером и ходил бы по шпалам».
 Бурлак был режиссером в первом в Москве частном театре, организованном бывшей актрисой А.А. Бренко. Театр, построенный на Тверской, носил имя «театр около памятника Пушкину», или Пушкинский театр. На ступенях Архангельского собора Бурлак представил Гиляровского Бренко, которая поинтересовалась, откуда тот приехал. «Из Пензы, места искать». — «Значит, Вы чужой в Москве? Ну, так пойдемте к нам разговляться, и будете наш. Поступайте ко мне в театр. Сто рублей в месяц устроит Вас?»
 У Бренко актеры получали невиданные по тем временам деньги. Но главное, Гиляровский попал в центр тогдашнего московского общества, где бывали знаменитые писатели, художники, музыканты, известные театральные критики, литературоведы, редакторы газет и журналов, известные профессора, адвокаты.
 Гиляровский играл в театре Бренко несколько ролей, в основном заменяя заболевших актеров, а также выполнял функции управляющего. Однажды, когда театр переехал на летнее время в Петровский парк, все тот же Андреев-Бурлак в здешнем ресторане познакомил Гиляровского с редактором журнала «Будильник» Н.П. Кичеевым. Живописуя странствия Гиляровского, Бурлак представил его как поэта. Кичеев попросил Гиляровского показать свои стихи, которые через неделю появились в «Будильнике». Редактор предложил и впредь присылать ему и стихи и прозу.
В свое время поэзия Гиляровского была популярна, прежде всего благодаря своей социальной направленности. Гиляй воспевал в стихах поволжскую вольницу, подвиги Степана Разина. К себе как к поэту Гиляровский в конце жизни относился с юмором. Он вспоминал, как однажды вступился на Тверской площади за бродягу и раскидал избивавших того сторожей. Один из них тут же извинился, сказав своему приятелю: «Этот так что вот вроде Пушкина» и показал на памятник. Польщенный Гиляровский спросил: «Ты разве знаешь, что я поэт?» — «Как же-с! Прямо-таки Пушкин! Рука-то чугунная!» Но одно произведение Гиляровского действительно получило общероссийскую известность — эпиграмма на премьеру «Власти тьмы» Л.Н. Толстого:
 У нас в России две напасти:
 Внизу власть тьмы,
 Вверху тьма власти.
 Весной 1882 г. театр Бренко разорился, и Гиляровский занялся журналистикой. Он постоянно публикуется в «Московском листке», «Русской газете», «Будильнике», «Курьере», «Современных известиях», «Русских ведомостях», освещая в основном хронику московских событий самого разного толка. Утром в редакции можно было услышать такой обмен фразами: «Гиляй! Ты откуда? — С пожара... — Большой? — Строчек на пятнадцать».
 Дядя Гиляй быстро завоевал почетный титул «короля московских репортеров». Он писал обо всем: о пожаре в Хамовниках и театральной премьере, об убийстве в Петровском-Разумовском и художественной выставке, о полете на воздушном шаре и спуске в шахту артезианского колодца. Причем Гиляровский писал лишь о том, что наблюдал лично, поэтому ему приходилось постоянно колесить по Москве, с одного происшествия на другое.
 У Гиляровского был свой извозчик — Иван Дуняев. Зимой дядя Гиляй ездил в специальных узких санках без полости, с которых в любой момент можно было легко соскочить. Московский обер-полицмейстер Власовский под угрозой крупного штрафа требовал от извозчиков обязательно иметь полость на санях. Гиляровский лично приехал к Власовскому и попросил разрешить ездить без полости. Грозному полицмейстеру понравился энергичный репортер, и Власовский объявил: «Нарушить свой приказ не могу, полость обязательно должна быть на санях. Но Вы можете не употреблять ее, пусть Ваш извозчик на ней сидит». Дунаев в результате оказался единственным московским извозчиком, который ездил без полости, чем очень гордился.
 Гиляровский стал популярным журналистом, чему в немалой степени способствовал интерес публики к репортажам о жизни низов. В моде был «физиологический» стиль с описанием «язв общества». Гиляровский был одним из немногих, кто не боялся спускаться на городское «дно» и общаться с его обитателями. Однажды только кастет спас жизнь дяде Гиляю в схватке в разбойничьем притоне. Другой раз Гиляровский чуть не отправил на тот свет свою семью, занеся в дом заразу из трущоб.
 Слава знатока «оборотной стороны» московской жизни привлекала к Гиляровскому знаменитых людей. Известна история, когда он привел в хитровскую ночлежку К.С. Станиславского, В.И. Немировича-Данченко и актеров Художественного театра перед постановкой пьесы Горького «На дне». Декорации к премьере были сделаны как точнейшая копия ночлежки. Гиляровский соглашался устроить экскурсии в трущобы многим знакомым литераторам, потешаясь над тем, как они в решающий момент делали несколько шагов вниз в темный осклизлый подземный коридор — и просились назад.
 Имели успех и рассказываемые Гиляровским забавные истории о том, как, например, владельца оперетты М.В. Лентовского при подъеме на воздушном шаре отнесло ветром за пределы Московской губернии. Кредиторы тут же подняли вопрос о нарушении подписки о невыезде, на что Лентовский возразил: «Я не давал подписки о невылете».
 Нередко юмор помогал решать сложные проблемы. Торговые лавки на Охотном ряду «славились» антисанитарией и изобилием крыс. О результатах проверки докладывал в Городской думе санитарный врач, сыпавший терминами — «миазмы», «бактерии», «бациллы». Врача прервал член комиссии Жадаев — гласный из ремесленников: «Верно! Насчет бахтериев — так и шмыгают под ногами рыжие, хвостатые, того и гляди наступишь». Когда присутствовавшие в зале разразились гомерическим хохотом, вновь раздался обиженный голос Жадаева: «Чего ржете! Что я, вру, что ли? Во-о какие, хвостатые да рыжие!».
 Слова Жалдаева попали в газеты, насмешили Москву, и с крысами было решено бороться. Владельцев лавок обязали содержать у себя кошек, но купцы стали откармливать котов, соревнуясь между собой — у кого толще. Откормленные коты сами нередко становились жертвами крыс. Зато один охотник, узнав о проблеме из газеты, предложил использовать в борьбе против крыс фокстерьеров. Собаки-крысоловы действительно быстро справились с опасными грызунами.
 Даже будучи известным журналистом, Гиляровский не чувствовал себя вполне счастливым: «Бродяжничество жизни моей юности я сменил на обязанности летучего корреспондента и вездесущего столичного репортера. Днем завтракаешь в «Эрмитаже», ночью, добывая материал, бродишь по притонам Хитрова рынка... И так проходила в этих непрерывных метаниях вся жизнь — без остановки на одном месте. Все свои, все друзья, хотя я не принадлежал ни к одной компании. У репортера тех дней не было прочных привязанностей, не могло быть. Прочных знакомств летучему корреспонденту тоже не было времени заводить — единственное знакомство у меня в то время, знакомство домами, было с семьей Чехова, да и то до тех пор, пока Чехов не вошел в славу».
 К Чехову Гиляровский испытывал определенную ревность. Они вместе начинали свою литературную деятельность в одних и тех же московских журналах, причем репортажи дяди Гиляя шли куда лучше первых сценок Антоши Чехонте. Потом Гиляровский перешел от хроники к обозрениям, статьям, фельетонам, занял солидное положение в «Русских ведомостях», которые считались уже «большой прессой», а публикации Чехова, как признавал сам Гиляровский, он при всей их дружбе считал «мелочью». Но потом Чехова «признали», а Гиляровский так и остался репортером.
 Чтобы стать писателем, нужно было сделать следующий шаг. Попытка издания первой книги стала одной из самых больших трагедий в жизни Гиляровского. Надо сказать, что многие знакомые убеждали дядю Гиляя выступить с книгой. «Чего ты свои репортерские заметки лупишь. Ведь ты из глубины вышел, где никто не бывал, пиши, пиши очерки жизни. Пиши, что видел», — говорил ему Г.И. Успенский. Поддержал идею выпустить книгу и Чехов, подсказав, где можно раздобыть деньги на ее издание.
 И вот в 1887 г. в типографии были отпечатаны «Трущобные люди». Гиляровский в радостном ожидании превкушал выход своей первой книги в свет, но по распоряжению цензурного комитета весь тираж был арестован и сожжен в Сущевской пожарной части. Несмотря на заверения знакомых — как почетно быть автором уничтоженной цензурой книги — Гиляровский чувствовал себя убитым: «Сожгли мою книгу, и как будто руки отшибло писать беллетристику. Я весь отдался репортерству, изредка, впрочем, писал стихи и рассказы, но далеко не с тем жаром, как прежде».
 Вновь активной писательской деятельностью В.А. Гиляровский занялся уже в преклонном возрасте, когда ухудшившееся здоровье заставило его вести более размеренный образ жизни. К тому же летом 1914 г. Гиляровский получает предложение об издании семитомного собрания сочинений, но начавшаяся мировая война помешала осуществить эти планы.
 Настоящее признание пришло к Гиляровскому только в последнее десятилетие его жизни, когда шла активная перестройка внешнего облика Москвы. В Гиляровском видели беспощадного обличителя умирающего старого быта, поэтому его произведения пришлись ко двору новой власти. С середины 1920-х гг. одна за другой выходят книги «Москва и москвичи», «Мои скитания», «Друзья и встречи», которые и в наши дни вызывают огромный интерес и пользуются большой популярностью у читателей.
 Гиляровский горячо приветствовал закрытие Хитрова рынка, Сухаревки, ликвидацию описанных им трущоб. «На пестром фоне хорошо знакомого мне прошлого, где уже умирающего, где окончательно исчезнувшего, я вижу растущую не по дням, а по часам новую Москву», — писал Гиляровский в 1934 г., незадолго до смерти. И хотя «старая жизнь — лишь фон новой, который должен отразить величие второй», Гиляровский предупреждал своих молодых читателей, что, прежде чем строить новое, они «должны узнать, какова была старая Москва, как и какие люди бытовали в ней».
 Гиляровский так и остался певцом старой Москвы, в которой были не только туманная котловина Хитровки или подземная клоака Неглинки, но и горячие дискуссии в студенческих общежитиях, творчество людей искусства, упорный труд рабочих, отвага пожарных, мастерство поваров, создающих в московских трактирах подлинные чудеса гастрономии. Не будь всего этого, смог ли Гиляровский сказать на закате своей жизни: « Я — москвич! Сколько счастлив тот, кто может произнести это слово, вкладывая в него всего себя. Я — москвич!».
Д. Никитин, кандидат исторических наук