Города-герои — согласно разъяснению энциклопедии символ массового героизма советского народа и «самопожертвования в защиту социализма» — явление довольно необычное и не имеющее в мире внятных аналогов. Город как центр ремесла и обмена довольно равнодушен к этическим категориям (как метко подмечено в поговорке, не верит слезам), а вследствие естественной смены поколений неизбежно теряют значение и не передаются по наследству достижения его жителей той или иной эпохи.
При советской власти превознесение преданных режиму граждан было важным инструментом пропаганды, в задачу которой входила мобилизация населения на новые свершения. Как справедливо указывал тов. Ленин, построение социализма вообще требует «самого длительного, самого упорного, самого трудного героизма, массовой и будничной работы». От себя же добавим, что героизм (и раньше, и теперь) делает ненужными инвестиции, кропотливую работу правительства, заботу о нуждах трудящихся, и чаще всего предполагает неисполнение своих обязанностей кем-то, сидящим очень высоко.
Однако если бы советский народ действительно жертвовал собой в защиту социализма, то банкротство последнего лишило бы смысла и все свершения за 70 лет его существования: они вызывали бы только горькое сожаление. Поскольку подвиг народа в Отечественной войне по-прежнему пробуждает необъяснимое сочетание чувств — восхищения, благодарности и как будто гордости, приходится признать, что президиум Верховного Совета, присвоив в начале 60-х годов отдельным населенным пунктам СССР звание городов-героев, уловил что-то очень важное. Во всяком случае, это наименование подчеркнуто Мосгордумой в новой редакции Устава города Москвы.
Как ни странно, Москва не вошла в «первую пятерку» городов-героев; это наименование было присвоено ей только в 1965 г., но причиной тому, вероятно, являлось не традиционное для любой страны стремление поприжать свою столицу, а недостаточное понимание характера событий, развернувшихся под Москвой поздней осенью 1941 г.
Скоротечные подмосковные операции выглядят менее эффектными по сравнению с трехлетней обороной Ленинграда (беспримерный подвиг которого делает весьма спорным и балансирующим на грани кощунства возвращение городу немецкого названия), по сравнению с исполинской мышеловкой, организованной в Сталинграде, и даже на фоне 250-дневных боев севастопольского гарнизона. Однако не очень приятное для правительства значение Московской обороны, в которой как в зеркале отразились способность народа мгновенно сосредоточить силы перед лицом опасности и в то же время слабость и безволие центральной власти, по ряду причин проявилось далеко не сразу.
Некоторым оправданием для сталинского руководства может служить то, что Москва не входила в число ближайших задач немцев, о чем еще в августе напоминал генералам Гитлер: «Важнейшей целью, которая должна быть достигнута еще до наступления зимы, является не захват Москвы, а на юге захват Крыма, ... Донецкого бассейна и нарушение подвоза русскими нефти с Кавказа, на севере — захват Ленинграда и соединение с финнами». Возможно, характер военных действий в летние месяцы не позволил ставке угадать, что наступлением шести армий группы «Центр», начавшимся 2 октября, немцы рассчитывают решить исход войны. Ожесточенное сопротивление русских было немцам на руку: путем прорыва танковых армий они предполагали уничтожить в котлах основные силы неприятеля и открыть одним ударом дорогу на Москву, что им частично удалось, например, под Вязьмой, где в окружение попали 70 советских дивизий.
Воспринимая натиск немцев как попытку выйти в тыл группировке советских войск на юго-западе, командование поздно осознало, что «Тайфун» (кодовое название немецкой операции) направлен прямо на Москву. Как вспоминает один из героев московской обороны генерал К. Телегин, сообщение о том, что 5 октября в 12 часов дня летчики видели 25-километровую танковую колонну немцев, направлявшуюся к Юхнову (под Калугой), «показалось настолько невероятным, что понадобилось дважды проверить это факт, прежде чем решиться доложить о нем начальнику Генштаба». Между тем наступление развивалось стремительно. 12 октября пала Калуга, 14 — Тверь, 18 — Можайск. Из Москвы от греха подальше потянулись правительственные органы — как сдержанно пишет в своих воспоминаниях Г. Жуков, ЦК партии и Госкомитет обороны «приняли решение срочно эвакуировать из Москвы в Куйбышев часть центральных учреждений». В том же направлении, дав указание «еще шире развернуть партийно-политическую работу», двинулось чиновничество; например, А. Солженицын сообщает, что задержавшихся в Москве чиновников нередко брал на заметку НКВД, как явно ожидающих прихода немцев. Последний известный партактив состоялся 13 октября, призвавший «всех трудящихся бдительно и во всеоружии стоять на боевом посту».
И трудящиеся не обманули надежд. В период обороны ими были построены укрепления на площади 30 тысяч кв. км (для сравнения: площадь Москвы в пределах современной МКАД составляет всего 878 кв. км); по плану на эту работу предполагалось затратить 5,2 млн. человеко-дней. Если учесть, что численность населения Москвы составляла 4,4 млн. человек, что в первые месяцы войны из числа москвичей было сформировано 12 дивизий народного ополчения, а кто-то продолжал трудиться на своих рабочих местах (коль скоро удельный вес военной продукции возрос в Москве с 23% в августе до 94% в ноябре), можно сделать вывод, что в обороне москвичи приняли участие поголовно. С 14 октября началось строительство ближнего рубежа Ростокино–Химки–Кунцево–Батраково, один из участков которого проходил через Волхонку (в районе Нагорный). Грязь и распутица, на которые часто жаловались гитлеровские генералы, не помешали москвичам (в основном женщинам) справиться со своей стратегической задачей: все, что было необходимо сделать, они сделали.
Катастрофические потери под Вязьмой оказались не напрасны, бои в окружении позволили организовать оборону на можайской линии и в конце концов остановить врага в районе Волоколамска, Наро-Фоминска, Серпухова. Верховный главнокомандующий несколько воспрянул духом и, в частности, в скандальном тоне потребовал от Жукова немедленно нанести контрудары по краям оборонительной линии. Этот приказ аукнулся прорывом обороны в Клину, когда 16 ноября гитлеровские захватчики вновь ринулись на Москву (все резервы накануне были брошены под Волоколамск). При шестикратном преимуществе в танках немцы легко перемалывали наспех сколоченные соединения, прорвавшись в районе Яхромы через канал Москва-Волга и перерезав Октябрьскую железную дорогу в 34 км от столицы (примерно там, где на Ленинградском шоссе высится мемориал, который ныне почти загорожен магазином «Икея», торгующим шведским барахлом для нужд благодарных потомков генерала Панфилова и политрука Клочкова). Однако шли дни, а наступление все больше захлебывалось в вязкой обороне, и наконец 6 декабря Гитлер отдал приказ остановиться. Тогда же русские двинулись в контрнаступление.
Немецкий генерал К. Типпельскирх в своих воспоминаниях объясняет эти события хитроумным замыслом русских. У генерала едва ли уложилось бы в голове, что контрнаступление без оперативной паузы объяснялось всего-навсего недостатком сил: русские не то что не имели численного преимущества, а уступали противнику (720 тысяч бойцов против 800 тысяч немцев, 720 танков против 1000 и лишь в воздухе кое-какой перевес был достигнут). В разгар наступления в январе фронт получал боеприпасов различного калибра от 1 до 55% от запланированного. Норма их расхода была установлена 1–2 выстрела на орудие в сутки. Несмотря на это, за период зимнего наступления войска Западного фронта, действуя по сути кулаками и зубами, продвинулись на 70–100 км, чем немало обескуражили противника.
Типпельскирх довольно бегло упоминает «психологическую проблему» немецких солдат под Москвой, не раскрывая ее содержания, однако понять ее немудрено. Немцы не были особенно высокого мнения о советском народе и его политическом руководстве (хотя Гитлер и высказывался в том смысле, что поручил бы Сталину после победы руководить и дальше остатками русского населения), в чем их укрепляли, с одной стороны, готовность СССР заключать какие угодно пакты, ввязываться в любые авантюры (известно, что в мировую войну Советский Союз вступил по сути на стороне Гитлера, напав 17 сентября 1939 г. на Польшу, хотя и называл это освобождением Западной Украины и Белоруссии), а с другой стороны, бесславные результаты финской кампании, когда советские войска еле-еле управились за 4 месяца с микроскопической чухонской армией. Короче говоря, 22 июня 1941 г. у СССР была репутация ненамного лучше, чем у России периода чеченской кампании.
Напротив, Германия с времен ремилитаризации Рура 1936 г. не терпела ни одного поражения; за отдельные незначительные неудачи (Эфиопия, Греция, Ливия) несли ответственность братья-итальянцы. И теперь на глазах изумленных фрицев как будто из воздуха возникали стальные дивизии, которые, как отчетливо ощущалось, вот-вот принесут им большие огорчения. Русские также пережили в летние месяцы шок, так как оглушительная пропаганда о разгроме врага «малой кровью, могучим ударом» оборачивалась чем-то вроде чеченского синдрома, поэтому основной вопрос зимы 1941 г. решался не количеством снарядов, а тем, у кого крепче характер. Вопрос, как мы знаем, решился очень быстро.
Возможно, он решился бы еще быстрее, если бы кремлевское руководство брало пример с собственного народа и поменьше билось в истерике. Например, маршал Жуков, несмотря на сдержанный тон своих воспоминаний, все же не удержался и рассказал о трагикомичном эпизоде конца ноября, когда Сталин в панике сообщил командующему о захвате немцами г. Дедовска. Полное неведение Жукова об этом событии привело верховного в ярость и он потребовал немедленно выехать на место происшествия и лично организовать контратаку. Как выяснилось, речь шла всего-навсего о небольшой, в несколько домов деревушке Дедово, на участке, где вела тяжелые бои 9-я гвардейская дивизия, не допуская прорыва немцев на Дедовск и Нахабино, о чем и было доложено в ставку. Это известие нисколько не успокоило Сталина, который, уже плохо владея собой, приказал немедленно отбить злополучный населенный пункт. Жуков в сопровождении Рокоссовского и командующего 5-й армией Говорова, которого Сталин также приказал взять с собой, отправился в дивизию Белобородова (как пишет Жуков, «вряд ли командир дивизии обрадовался нашему появлению»). Благодаря объединенным усилиям крупнейших полководцев XX века дедовская эпопея закончилась тем, что против взвода немцев, обживавших местные курятники, двинулась стрелковая рота в сопровождении двух танков. Изумленные таким вниманием к себе куроцапы, разумеется, в панике бежали, о чем вскоре было доложено верховному главнокомандующему.
Гораздо большее значение имел другой замысел вождя — о проведении в Москве парада 7 ноября — при советской власти служившего центральным событием года. Интересно, что в то же время парад в Москве предвкушал и Гитлер (вкусы обоих диктаторов были очень похожи), штамповались приглашения, в обозах везли парадное обмундирование. Однако парад на Красной площади оказал благотворное влияние на москвичей, хотя в этот раз он не был парадом в обычном смысле этого слова — на фотографиях видно, что солдаты совсем не заботятся о том, чтобы тянуть носочек и печатать шаг. Наступательный дух, царивший в тот день на Красной площади, передался всей армии, помог вернуть душевное равновесие населению, и задолго до перехода в контрнаступление люди уже нисколько не сомневались в провале гитлеровских планов под Москвой. Бесславный конец «Тайфуна» (в переводе слово «тайфун» означает «большой ветер») подтвердил справедливость поговорки: кто посееет ветер, пожнет бурю.
Свой вклад в разгром немцев внесли все: герои Брестской крепости (где, кстати сказать, сражались и москвичи), солдаты, продолжавшие борьбу в котлах, партизаны, наносившие постоянные удары по растянутым коммуникациям врага, не говоря уже о непосредственных участниках контрнаступления, погнавших далеко на Запад немцев, которые так и не успели использовать парадные мундиры по назначению. Но, хотя и с опозданием, правительство прославило и мирное население Москвы, своими руками создавшее несокрушимые рубежи обороны города: как известно, труженики тыла, работавшие в этот период в Москве, награждены медалью «В память 850-летия Москвы». И когда эта медаль мелькнет где-нибудь на московских улицах, представим себе: холод, слякоть, обстрелы с воздуха, глину, прилипшую к лопате, слишком тяжелой для нетренированных рук. Способны ли на такой подвиг новые поколения российских граждан?
Н. Голиков
